Один в поле Глюк
Лика Волкова
Разбирая дома коробку с винилами опер, я выудила с самого дна пластинку с оперой Кристофа Глюка "Орфей и Эвридика".
Немного из личной истории. Когда я училась на факультете теории музыки, эта опера меня очень сильно подвела. Ну, конечно, не опера, а я сама, ибо ещё не знала, как нужно работать над крупным произведением, а тема эта была в самом начале первого курса. Я благополучно выучила историю этой оперы, не вдаваясь в детали, за что получила первый и последний тройбан. Как сейчас помню, что в первой редакции партию Орфея исполнял певец-кастрат Гаэтано Гуаданьи. И то, что ради искусства людей лишали мужского достоинства занимало меня гораздо больше, чем то, чем же "Орфей" так хорош. По этой опере мы изучали оперную реформу Глюка (хотя она сформулирована в предисловии к опере "Альцеста", воплощение своё реформа нашла в "Орфее").
Дабы не быть голословной, приведу подлинную реформу, прописанную Глюком:
"Когда я предпринял положить на музыку «Альцесту», я ставил себе целью избежать тех излишеств, которые с давних пор были введены в итальянскую оперу благодаря недомыслию и тщеславию певцов и чрезмерной угодливости композиторов и которые превратили ее из самого пышного и прекрасного зрелища в самое скучное и смешное. Я хотел свести музыку к ее настоящему назначению – сопутствовать поэзии, дабы усиливать выражение чувств и придавать больший интерес сценическим ситуациям, не прерывая действие и не расхолаживая его ненужными украшениями. Мне казалось, что музыка должна сыграть по отношению к поэтическому произведению ту же роль, какую по отношению к точному рисунку играет яркость красок и светотень, которые способствуют оживлению фигур, не изменяя их контуров.
Я остерегался прерывать актера во время пышного диалога, чтобы дать ему выждать скучную ритурнель, или останавливать его посреди фразы на удобной гласной, чтобы он в длинном пассаже продемонстрировал подвижность своего прекрасного голоса, или переводил дыхание во время каденции оркестра.
В конце концов я хотел изгнать из оперы все те дурные излишества, против которых уже долгое время тщетно протестовали здравый смысл и хороший вкус.
Я полагал, что увертюра должна как бы предупреждать зрителей о характере действия, которое развернется перед их взором; что инструменты оркестра должны вступать сообразно интересу действия и нарастанию страстей; что следует больше всего избегать в диалоге резкого разрыва между арией и речитативом и не прерывать некстати движение и напряженность сцены.
Я думал также, что главная задача моей работы должна свестись к поискам прекрасной простоты, и потому я избегал демонстрировать нагромождение эффектных трудностей в ущерб ясности; и я не придавал никакой цены открытию нового приема, если таковой не вытекал естественно из ситуации и не был связан с выразительностью. Наконец, нет такого правила, которым я с охотностью не пожертвовал бы ради силы впечатления".
Только сейчас, вернувшись к "Орфею" спустя 7 лет, уже имея на руках красный диплом, я понимаю, насколько важной была оперная реформа Глюка, и как, должно быть, ненавидели его исполнители.
Тут стоит начать с оперной увертюры. До Глюка увертюра никак не была связана с сюжетом оперы вообще. Это было отдельное симфоническое произведение, вписывающееся в общую драматургию.
Собственно, драматургические ходы полностью переосмысливаются. Были оперы либо только комического содержания, направленные на одно лишь развлечение. Они имели незамысловатый сюжет, простую музыкальную ткань. Противоположностью им была серьёзная опера, которая длилась вечно достаточно долго, сюжеты черпала из древнегреческой трагедии, и должна была наводить слушателя на философский лад. Глюк пришёл к совершенно потрясающему решению: объединить черты комедии и трагедии (Нет, это ещё не мелодрама. Мелодрама будет много позже, но это её робкие зачатки). Представьте, что это означало для общества. Это означало адаптацию того же самого древнегреческого мифа об Орфее для абсолютно всех слоёв населения. Опера становится демократичной, её может понять и крестьянин, и король, и ребёнок, и старец.
Вместе с тем Глюк создаёт серьёзное, высокое искусство, жертвуя, порой, красивыми инструментальными партиями, балетом и даже бельканто. Вообще оперное пение и сценическое действие до оперной реформы было довольно смехотворным. Существовала некая оперная дива (как правило тучная особа в высоком напудренном парике), которая держала под каблуком весь театр, в том числе композитора, который подчинялся её прихоти. Мерилом таланта была способность как можно дольше тянуть высокие ноты, раскрывающие весь колорит тембра исполнителя. Порой виртуозное пение заслоняло собой содержание оперы. В балетных сценах, участвовали всё те же тучные примы. Самым комичным было то, что актёрское мастерство артистов оперы было не развито. Когда Глюк впервые ставил "Орфея", дамы, которым нужно было участвовать в пляске фурий, дабы не выглядеть плохо, приделывали к своим пышным платьям бутафорских паучков и элегантно двигались по сцене, когда оркестр исполнял неистовую "Пляску фурий".
Глюк боролся. Он поборол систему, которая существовала более ста лет. Много раз слышала от знакомых фразу, что человек бессилен против системы. Мы видим доказательство тому, как много может человек, болеющий за своё дело.
Не бойтесь ломать стереотипы и слушайте хорошую музыку!
